Уже было ясно, что Сосновского отравили, подсыпав ему в бутылку коньяка большую дозу клофелина. Для того чтобы зайти в квартиру и отдать эту бутылку, требовалось не более пары минут, а уж сомневаться в том, что Сосновский вылакает ее до дна, точно не приходилось. Но как бы то ни было, у Павла Молчанского имелась возможность избавиться от нежелательного свидетеля, и с этим приходилось мириться.

Еще Вере было до слез жалко старушку Ольгу Ильиничну, которая потеряла своего беспутного сына. Как бы ни опустился на самое дно жизни Василий Сосновский, какое жалкое существование бы ни влачил и как бы ни был сам виноват в свалившихся на него напастях, для матери он оставался единственным ребенком, больным, слабым и заблудшим. А теперь старушке еще предстояло узнать о его смерти. Узнать и похоронить, и нет ничего страшнее для матери, чем пережить своего ребенка. Когда Вера только на секундочку задумывалась об этом, ее пронзал такой ужас, что мгновенно леденели губы, руки, ноги и даже, казалось, останавливалось дыхание.

Третьим аспектом, который тоже не вселял в нее оптимизма, был тот факт, что со смертью Сосновского обрывалась ниточка, ведущая к автору аферы с миллионами «М — софта». Только сегодня утром Вера была полна решимости распутать этот клубок до конца, и вот теперь держала оборвавшийся кончик далеко укатившегося клубка, не зная, куда идти дальше.

«Если не знаешь, куда идти, сделай один шаг вперед, — пробормотала она себе под нос. — Не получилось разобраться с уводом денег, попробуем понять, кто и зачем ограбил дом Молчанского». Немного подумав, на работу Вера не поехала. Конечно, ей было даже страшно представить, какой бардак творится в офисе, и сколько потом, когда все неприятности будут позади, придется потратить времени и сил на то, чтобы привести всех сотрудников в чувство, а дела — в норму, однако сейчас это было не важно. Тем более что суббота. Поэтому Вера поехала обратно домой, где был надежный компьютер и всепонимающие родители, которым можно было ничего не объяснять.

Илюша уже ушел в школу, по субботам он учился, поэтому Вера закрылась в своей комнате и погрузилась в пучины мировой сети, изучая форумы, на которых общались любители старинных японских миниатюр нэцке. Она переходила по ссылкам, читала сообщения, с удивлением отмечая, что резные фигурки захватывают ее все больше. Пожалуй, она начала понимать легкую одержимость ими Павла Молчанского. Собирать нэцке, наверное, действительно увлекательно. Вот только очень уж дорого.

Примерно через час она, кажется, нашла то, что искала. Пользователь под ником Сейлор предлагал приобрести у него три резные фигурки. Назывались они «Хотей», «На птичьем дворе» и «Синтоистский монах». И по описанию все три представляли собой те самые окимоно, которые пропали из шкафа Павла Молчанского. Всем желающим предлагалось приобрести фигурки по сто пятьдесят тысяч рублей каждая, то есть существенно дешевле их настоящей стоимости. При покупке оптом цена падала еще на пятьдесят тысяч.

В ветке обсуждений, которая была развернута под постом, другие коллекционеры спрашивали, почему фигурки стоят так дешево, однако неизвестный Сейлор на связь пока больше не выходил. Немного подумав, Вера зарегистрировалась на форуме, придумав себе ник Шадоу, что по-английски означало «тень», и быстро настучала сообщение, что готова рассмотреть вопрос оптовой покупки, но при предоставлении гарантии, что фигурки настоящие. Теперь оставалось только ждать.

От долгого сидения за компьютером у нее затекла спина, потянувшись, Вера вышла на кухню, чтобы налить чаю. Мама хлопотала у плиты, готовила ужин, папа сидел тут же, у стола, читал книгу. Выглядел он неплохо, а значит, и чувствовал себя тоже. Бросив косой взгляд на дочь, он отложил книжку и встал.

— Пойду-ка я пройдусь до магазина. Куплю Илюшкины любимые пирожные, а вы пока поболтаете.

Мама согласно кивнула.

— Иди. И воздухом подышишь, и разговоры наши слушать не будешь. И нам спокойнее, и тебе волнений меньше.

Когда за отцом закрылась дверь, Вера налила себе чаю, присела на освободившийся стул, еще хранивший тепло папиного тела, задумчиво оперлась подбородком на руку.

— Мам, можно я порассуждаю вслух? — спросила она. — Мне кажется, я упустила что-то важное, но не могу понять, что именно, а больше мне рассказать некому. Я бы с Павлом посоветовалась, но это пока невозможно.

— Конечно, можно. — Мама ловко резала картошку, поэтому разговаривала, стоя к Вере спиной. — Не уверена, что все в твоих рассуждениях пойму, но постараюсь. Только скажи, ты действительно его любишь?

Вера поперхнулась чаем, горячая жидкость потекла на колени, обжигая ноги под тонкой тканью брюк. Вера взвизгнула и поставила чашку на стол, оттягивая штанины, чтобы было не так горячо.

— Ты о ком, мам? — фальшивым голосом спросила она. — С Валерой я давно рассталась, а то свидание с Дмитрием и вовсе не надо брать в учет. Да и не состоялось оно, то свидание.

— Да господь с тобой! — Мама тяжело вздохнула. — Никогда я дурочкой не была, и сейчас меня за нее держать не надо. Про Валеру твоего я и думать не думаю. Никогда я этот твой роман не одобряла, но смотрела сквозь пальцы, потому что знала, что сердца твоего он не задевает. Дмитрий этот вообще непонятный. Выскочил как черт из табакерки. На ночевку пригласил, а теперь уж несколько дней и носу не кажет. Странные все-таки нынче нравы.

Молчание Крылова, признаться, Вере тоже казалось странным. Конечно, ни капельки он был ей не нужен, но уехать в командировку после пусть и неудачного, но свидания, и пропасть на три дня — это было уже чересчур. Хотя чего удивляться, может быть, он настолько разочаровался в ней, Вере, что и знать ее не хочет? Ну и пусть, никто не расстроится. Впрочем, сейчас ей и вовсе было совсем не до Крылова. Вера снова требовательно посмотрела на мать.

— Да про Молчанского я твоего говорю, — вздохнула та. — Я про него спросила. Ты действительно его любишь или это романтический флер, связанный с тем, что он попал в беду, тебе хочется его спасти и стать героиней приключенческого романа, который недостаточно интересен без любовной линии? Вот что я пытаюсь выяснить.

— Я действительно его люблю, мама, — призналась Вера. — И наверное, всегда любила, только не понимала этого. И если с ним что-то случится, я совсем пропаду, мамочка.

— Не пропадешь. Ни ты, ни он. Все хорошо будет. — Мать подошла и потрепала Веру по голове, как делала только в детстве, когда дочке требовалось срочное утешение. — Если любишь по-настоящему, то все по плечу и по силам. А человек он хороший. Не безгрешный, это я тебе уже говорила. За то и страдает сейчас. Но хороший. И знаешь что, дочка, пожалуй, впервые в жизни я за тебя рада. Да и спокойна тоже.

Вера не верила собственным ушам. Она находилась в эпицентре такой бури, которая уже в прах разметала ее спокойную жизнь, лишила сна и последних остатков безмятежности. Молчанский сидел в тюрьме, Вера пыталась вычислить преступника, и Олег Асмолов предупреждал ее, что это небезопасно. Ясности не было ни с работой, ни с деньгами, ни просто с жизнью, а мама говорила, что впервые спокойна за свою дочь? Да что это с ней?